– Да уйди же! – басило с той стороны. – Не лезь к двери!
По голосу не скажешь, что прострелена печень… Чертова жаба, это она его держит.
– Я их… – женский голос.
– Нет! Не лезь!
– Я не буду открывать, я их и так…
– Черт тебя возьми, Карина! Они будут стрелять через дверь! Не лезь туда!
Я отдернул пальцы от ручки, ледяной на ощупь. Сталь? Медь? Не важно. Главное, что металлическая.
На всякий случай отступив от двери на полшага, я вскинул пистолет.
Пробьет ее пуля? Усатый уверен, что пробьет… Но он не знает, что пули подпиленные.
Сколько тут толщины? И из чего дверь? Не подпиленная пуля, может быть, и прошила бы. Две-три точно пробили бы, если всадить в одно место, одна да прошла бы.
Но подпиленные… Если это дуб, пуля раскроется цветком и застрянет. Тогда ее и несколькими не пробить. Весь остаток обоймы засадишь, и без всякой пользы. А пока будешь перезаряжать, они…
– Быстро наверх, принеси мне ружье!
– Я не могу тебя отпустить, ты…
– Быстрее ружье, Карина!
– Тихо! Не кричи, ты дергаешь мышцы. Не даешь сосудам стянуться…
– К черту мышцы, ничего со мной не случится! Беги за ружьем! Они в любой момент могут войти сюда…
Я глядел влево, отыскивая в светлой стене темный провал окна. Пытаясь понять, как там внутри, можно ли будет…
– Стой! Нет! Не пущу!!!
– Карина…
– Не напрягай мышцы, я так не удержу!
Все-таки хорошо я его зацепил… А если вправо? Вон окно.
– Мне нужно ружье, Карина! Они сейчас будут здесь!
Они…
Это хорошо, что он уверен, что их целая орда атакует. Знай он, что я один…
– Хорошо, тогда вместе… Держись за меня… Шагай… Тише!
Я перескочил через перила, махнул вдоль стены, до окна. Прижавшись к стене сбоку от окна, врезал рукоятью в стекло. Несколько ударов, один рядом с другим, прочищая от одного края рамы до другого. Затем провел рукоятью по низу рамы, скашивая стеклянные кинжалы.
Голоса стали громче.
– … в доме они, вот это что! Быстрее, Карина!
– Не так быстро! Держись за меня!
– Это просто одна пуля…
– Там не одна пуля! – почти закричала она. – Осторожнее!
Поставив ногу на опалубку фундамента, я приподнялся, перекинул через раму полу плаща, по плащу перебросил ноги. Под плащом, продирая его, заскрипели стеклянные зазубрины, но мои ноги плащ спас.
В окна справа струился лунный свет, выхватывая большой овальный стол, стулья вокруг него, буфеты у стен, камин…
И темный провал в стене слева. Туда!
Я выскочил в коридор, уже развернувшись боком. Глядя влево, вдоль коридора. Уже вскинув пистолет – туда, где должна быть входная дверь.
Пусто.
А где-то справа от дверей, невидимо за углом, топало, скрипели ступени лестницы.
Я шагнул влево, к стене, прижался к ней спиной и пошел вперед, ловя на мушку угол, проем за ним.
На вершине лестницы лежал прямоугольник лунного света. Жаба входила в него, тащила за собой усатого, вцепившись ему в руку. Он двигался медленно, каждая ступенька давалась ему с трудом.
Я шагал бесшумно, но он как-то почувствовал. Оглянулся.
Но он мне не нужен. Он уже почти труп, если она перестанет помогать ему… Ее локоны белели в лунном свете, но голова двигалась… А вот ее рука, вцепившаяся в отяжелевшее тело усатого, почти замерла. И плечо, и бок, в черном шелковом платье.
Я нажал на крючок, револьвер тяжело пихнулся в руке, и оранжевый сполох осветил лестницу.
Она заорала.
Но ее движения… Не так, не так бывает, когда попадают в человека! Она не дернулась от удара пули. Вздрогнул усатый.
Он развернулся ко мне. Раскинув руки, упал назад, валя суку… и прикрывая ее.
Я шагнул ближе и выстрелил, целя в край блестящего шелка. Но вздрогнул усатый. Опять в него.
– Петя!.. Пе-етя-а-а!!!
Она вынырнула из-под обмякшего тела. Склонилась над ним, вцепилась в усатого обеими руками, глядя только на него. Напряженная, будто невидимая гора давила на нее. Но она держалась. Она все еще пыталась что-то сделать. Не глядя на меня, не замечая, будто меня вообще не было…
Один раз я попал в него снаружи, дважды сейчас. Три надпиленные пули в его теле превратились в дюжину.
Они должны были искромсать его внутри, как ножи мясорубки. Он должен был истекать кровью, как шмат свежего мяса.
Но в свете луны я видел лишь крошечные пятна крови, проступившие на его одежде. Желтоватое дерево ступеней вокруг него было сухим и чистым. Но это все неважно, важно – только голова чертовой суки. Рассыпавшиеся белые локоны, обозначившие маковку. Прямо туда.
Я нажал на курок, но выстрела не было, лишь дребезжащий щелчок. Барабан совершил полный круг, курок ударил по пустой гильзе.
Будто очнувшись, она подняла голову и взглянула на меня.
Скользнула взглядом по мне и снова посмотрела на усатого. Его рука, прежде крепко цеплявшаяся за перила, обмякла. Пальцы разжались, рука сползла по столбику, упала на грудь.
– Петя… – уже не голос, уже шепот. – Петя…
Ее шепот сошел на вздох, на всхлип, с которым втягивают воздух.
Очень медленно она подняла глаза на меня.
Я попятился.
Она закричала.
Она кричала, и не знаю, чего в ее крике было больше: боли и отчаяния или сумасшедшего бешенства. Ее руки взметнулись, пальцы сжались, в лунном свете матово блеснули длинные ногти…
Краем глаза я видел, как растеклось тело усатого, развалилось на ступенях, словно тряпка, – и деревянные ступени, желтоватые в лунном свете, вдруг стали черными. Черное хлынуло по ним вниз, скатываясь ко мне… Мне показалось, что я услышал стук капель – густых тяжелых капель, когда они падали со ступени на ступень…